ОБЪЯТЬ НЕОБЪЯТНОЕ

Дворец был двух цветов: белого и охры. Веру он не поразил. Нет, конечно, он был красив. Безусловно, красив и роскошен. Но Вере показалось, что вряд ли может его роскошь идти в сравнение с роскошью Хофбурга или Бельведера - великими памятниками венской архитектуры. Не поразил он Веру даже золотыми ангелами на крыше и балконах, даже барельефом над изысканой надписью: GESELLSHAFT DER MUSIKFREUNDE...
Мюзикферайн - центр музыкальной жизни Вены и мира Веру не поразил. Ее поразило другое. Разношерстная толпа, стоявшая у входа. Вера никогда не видела настолько разных людей в одной толпе. Здесь были и строго одетые белокожие дамы и господа,и веселые негры в каком-то цветастом тряпье, и хипповые длинноволосые юноши, и старики в смешных канотье, и некие мрачные девицы в абсолютно черных платьях и люди, в глазах и одеяниях которых явно звучал блюз... А еще здесь было большое скопление безумцев в кожаных куртках и рваных джинсах.
У Веры захватило дух.Все можно было предположить. Все что угодно. Но даже недостаточная, по мнению Веры, вычурность Мюзикферайна не могла ассоциироваться ни с чем другим, как только с дамами в кринолинах и мужчинами во фраках.
А тут такой ужас!!! Патлатые психи в косухах, майках с сомнительными надписями... таттуированные и оснащенные серьгами... не все, конечно, но многие... откуда они вообще взялись в этом городе Моцарта и Бетховена? Откуда?!! Разве в этой столице вальсов и симфоний могут рождаться безумцы, у которых по жилам вместо крови, впитавшей в себя классику, течет нечто, одурманенное роком, металлом, джазом?..
- нет, Верочка, не может... но учтите, что мне приходится исполнять ваши желания, а они, как впрочем, все женские желания, нелогичны и противоречивы... Посудите сами, как можно быть влюбленной в Вену и мечтать попасть на концерт "Бермудского квадрата" одновременно... Вот я и...
- Что?! - Вера похолодела. - Мы идем на концерт "Бермудского квадрата"?! и Она... Она будет петь?!!
- Конечно, будет. Для вас. Никогда еще в золотом зале Мюзикферайна не собирался этакий сброд. Ну да ладно, никто из горожан не будет помнить завтра о том, что вчера здесь бесновались эти самые..бермуды... Нам пора. Сейчас начнется концерт.
Поток людей устремился в широкий парадный вход. Вера и Прут были буквально внесены толпой внутрь.
Прут взял Веру под руку и ввел в золотой зал общества "Мюзикферайн". Она просто оторопела. Золото полилось ей в глаза. Золотые полы и стены, золоченный потолок и люстры, позолоченные балконы и ставни. Огромные зал, наполненный золотом, звуком, силой роскоши и музыки... Великолепная акустика... великолепный свет... Фрески на потолке с золотыми рамами... Казалась только стулья из дорогого темно-коричневого дерева не были золотыми... И сцена... Огромная сцена, по одному взгляду на которую можно опеределить, что она предназначена для огромного оркестра и огромного хора...
- И представляете, - кричал ей на ухо Прут. - Сегодня в этом высшей степени аристократическом зале, где проходят концерты лучших оркестров мира выступает эта остервенелая певица со своим безумным "Бермудским квадратом"!! Что будет со стульями?! С чопорными стульями Мюзикферайна! Ведь на этих истерических шабашах никто никогда не сидит на стульях! Все стоят, висят, лежат, но никто не сидит! О, несчастная Вена! О, родина Штрауса! Вы даже не представляете Вера, какую честь оказываете этому квадрату своей любовью...
Прут говорил нервно, много и громко. Было трудно перекричать беснующую толпу, ждавшую появления "бермудов"...
Эта группа и, как выразился Прут, "эта остервенелая певица" были для Веры самыми любимыми музыкантами на свете. Впрочем "Бермудов" обожали все, кто имел хоть кааплю вкуса и умел чувствовать и понимать краски мира: многие роккеры, джазмены, рэпперы, блюзмены и даже некоторые прогрессивные поклонники классики... Они любили их так сильно потому, что каждый относил творчество группы к тому направлению в музыке, которого придерживался. Но "Бермудский квадрат" не был рок-группой, не играл джаз, соул, трип-хоп... То, что они играли еще не имело названия на этой земле. Это была только их музыка и сравнить ее нельзя было ни с чем. Среди музыкантов группы были флейтист, контрабасист, саксофонист, барабанщик, басист, сологитарист, скрипач, виолончелист, клавишник и Она... Она со своим голосом, от звука котрого хотелось умереть. И жить! В этом голосе были все оттенки, все имена и звуки мира... Вера обожала Ее. Она упивалась ее голосом. Он говорил ей обо всем. Она жаждала встречи с ней все эти годы.. И вот теперь... Вена... Мюзикферайн... И Бермуды... Бермуды...
- Бермуды!!! - неистово закричала толпа.
Они появились на сцене. Сначала только музыканты. Все они были мужчины. Все они были очень разные, словно олицетворяли героев той толпы, в которой сейчас находились Вера и Прут. Все они были очень непохожие, но все с необыкновенным выражением глаз, в которых блестело какое-то грустное безумие. Хотя...
Она знала, что это были лишь отголоски, отблески ЕЕ. Когда музыканты настроили инструменты, под бешеные крики фанов на сцене появилась она. В одну секунду из Веры хлынули слезы. Прут отвернулся, увидев их. Вера сама поразилась собственной слабости, но ничего не могла поделать с дикими ощущением счастья, боли и любви, которые нахлынули на нее разом, когда Она вышла на сцену. Она была тонкая. Со светлыми волосами, над которыми, видимо, было поставлено множество экспериментов. Черно-рыжие пряди с красными и синими оттенками, какие-то пауки в волосах... и еще бог знает что, что делало ее невыносимо прекрасной.
Хотя ...
Трудно было назвать ее красивой. Очень трудно. Лицо у нее было неправильное, даже странное, тонкий нос с горбинкой, безумные глаза, но все это было только дополнением, рамкой, в которую некто поместил что-то главное, настоящее, великое... Возможно этим Главным был ее голос, ее внутренний трагизм, мудрость и сумасшествие, которое никуда нельзя было спрятать. Темная, жестокая, не имеющая берегов страсть плескалась в угловатости ее черт, в остроте локтей, в стройности и одновременно надломленности стана. Она запела... И Вера исчезла.И исчезло все. Это была Верина любимая песня. Она знала наизусть слова и мелодию, она помнила каждый звук, но... Но когда Она запела Вера забыла обо всем. Вера заново с огромной скоростью погружалась в странный мир тех страстей, которых никогда не было наяву и которые всегда жили в ней, то дремая, то просыпаясь в неясной тоске бесонных ночей, в вечно отгоняемых мыслях о том, что невозможно, чего нет и никогда не будет....
Она запела. Слова этой песни медленно и глубоко, словно огненной струей взрыхляли ее нутро и оставляли неизгладимый след в голове,сердце, и душе...
Хотя и слова были странные и мелодия была странная и Ее голос, взлетающий на вершины и опускающийся на дно с такой неимоверной силой - были, - о, Господи!,- какими странными и наводили многих критиков на некие подозрительные размышления и инсинуации. Кое-кто из завистников поговаривал, что ничего кроме подозрений и странностей нет у психопатичной певички, и все это - не более,чем бездарность, облаченная в странность. Даже пытались разбирать по косточкам тексты песен. Ярким примером бездарности, кстати, был именно этот текст, но... всего этого Вера не знала, притом ей даже не суждено было об этом узнать. Она слушала и умирала. У нее болело сердце и кружилась голова от счастья.
Песня называлась "Яблочный хрип". А слова в ней были такие:

Иссушила мозги
изгибами тела твоего смуглого.
или белого?
это, конечно, уже перегибы
класть в твой ящик поцелуи в губы,
цвета яблока,
злого и спелого….
Яблока, ждущего,
что с ветки его выдернет
Ее ладонь. Пусть даже в бреду Грядущего,
а все же выйдет
Голая в сад
и вопьется в самую гущу,
и высосет все, что не высосал
садовник маркиз де Сад.

Высосет жизнь
и желанье чернилами жидкими
марать бумагу, разрывая зубами жилы…
твоими зубами!
(теми, что впились в яблоко!)
ах как сладко и жалко, но
кровь с подбородка капает…

Это я напилась
Из мечтаний. Вся измечталась!
игла,
что проткнула "Титанник"
тоже была извлечена из яблока, я…
Дура!
(придумала рифму - "яшма"!!!)
Смотри!
Живьем сдирают с яблока шкуру!
Пей меня, девочка, соком яблочным!
Глотай потихонечку, а я
И под пытками
буду любить тебя, Яшка!

А потом Она пела еще и еще. Вере казалось, что вся она стала частью этой музыки, что она сама и есть - эти песни и эта музыка, а Бермуды только материализовавшиеся образы и мечты, таившиеся внутри и вдруг прорвавшиеся наружу... Одурманенная, Вера вдруг почувствовала, что ее артерии - это флейты, ребра - скрипки, волосы - смычки виолончели и конрабаса, а горло - это Она, а Она - это ее горло и ее музыка, которую не выдернешь, не спрячешь, и что с этим делать, когда хочется орать от боли и восторга?!...
Вера не знала, сколько прошло времени. Она не видела вокруг себя ни людей, ни золотого зала Мюзикферайна, ни даже Прута, ощущение присуствия которого еще ни разу не покидало ее...
И вдруг все стихло. Вере показалось, что кто-то столкнул ее в бездну. Она упала и не почувствовав боли, очутилась в полной пустоте и тишине. Когда сознание начало возращаться к ней, у Веры появилось ощущение, что кто-то вложил в ее ладони нить, которую ни в коем случае нельзя отпускать, надо идти, идти, иначе здесь, в этой тихой и пустой бездне ничего не останется как только погибнуть... нить выводила Веру из мрака и она уже начала слышать сначала приглушенные людские голоса, а потом нестерпимый шум, крики, взрывы хохота и слез...
Окончательно придя в себя, Вера увидела Прута, который тащил ее за руку, ведя по какому-то переулку.
- скорее! - говорил он. - если вы хотите увидеть ее, нам надо спешить, пока все эти сумасшедшие поклонники не разорвали вашу сладкоголосую сирену.
Они повернула за угол и Вера увидела карету. Карета была из чистого золота. Вся золотая. Начиная от толстых спиц на колесах до императорской короны на крыше кареты. Изнутри она была обита красным бархатом. Каждый узор и вензель, украшавший это невероятное средство передвижения, было такой тонкой работы, что Вере показалось, что они сделаны из сахара и покрыты золотой глазурью. На дверцах кареты были изображены обнаженные нимфы и маленькие ангелочки. В карету была впряжена Луна. Кучера или фиакера на козлах не было. Лошадь узнала Веру и ей даже показалось - улыбнулась ей.
- А где Гай? - рассеяно спросила Вера.
- Гай не правит чужими лошадьми. - ответил Прут.
- Кто же будет править?
- Кто же может еще править, если в упряжи ваша лошадь. Конечно вы, Вера.
- Я?...
- Да. Скорее забирайтесь на козлы. Когда она выйдет, вы должны будете немедленно уехать, иначе вас настигнет беснующася толпа.
- Я?... - ничего не понимая переспросила Вера и вдруг увидела, что на ней красный бархатный мундир с золотыми пуговицами. - Но я не умею править... Я никогда даже на телеге не ездила... А вы?! Вы будете со мной на козлах или сядете в карету?
Прут рассмеялся.
- Не такая я важная птица, Вера Андревна, чтобы разъезжать в золоченных каретах. А что касается умения вашего, то поверьте, сами того не зная, вы всему уже научились у Гая.
- Та вы поедете следом на нашем фиакре?
- Вера. - сказал Прут, взявши ее за руку. - Я с вами не поеду.
Вера похолодела. От страха у нее вдруг свело скулы.
- Что-о? Как?
- Я просто не могу. Есть моменты, в которых мы всегда сами и всегда одни. Это моменты рождения, смерти и выбора. А я, как магнит, Вера Андревна. Магнит показвает на север и на юг, а от человека зависит избрать хороший или дурной путь жизни. Хотя сейчас нет ни хорошего ни плохого. Есть просто юг и север. Садитесь на козлы, Вера.
- Но я не поеду без вас! Я боюсь! Не оставляйте меня, Прут!
- Как бы я хотел! - сказал Прут, и с этими словами поднял ее на козлы.
А секунду спустя Вера увидела Ее. Она выпорхнула из переулка. Было видно, что она отчаянно бежит от чего-то. Через несколько мгновений, когда девушка с безумным глазами, уже была в карете, Вера поняла, от чего она бежала.
К карете хлынула толпа. Она жаждала ее. Вера все поняла. Натянув поводья, перекрикивая обезумевших людей, Вера закричала:
- Луна, милая! Пошла!
Лошадь рванулась с места и понеслась. Словно в замедленном кино, Вера увидела себя и весь мир откуда-то сверху. Она увидела, как повернула голову и посмотрела на девушку в карете, потом она увидела руки и глаза безумцев, пытающихся схватиться за дверцы и в этой толпе, последнее, что увидела Вера было лицо Прута. Он произнес три слова. Вера не расслышала их, но прочла по губам:
- Нельзя объять необъятное...